Автоматизация и будущее работы

По мере того, как экономический кризис, вызванный пандемией, из «временных трудностей» перерастает в реальность повседневной жизни, все больше людей задумываются, каково их будущее в рамках существующей системы. Владельцы и менеджеры «высокотехнологических» компаний, вместе со своими ручными публицистами, вовсю вещают об окончательном наступлении цифровой эпохи, которая якобы изменит ситуацию на рынке труда необратимо и до неузнаваемости. Роботы и компьютерные алгоритмы, по их словам, заменяют человеческий труд так быстро и основательно, что скоро у общества не останется выбора, кроме как выплачивать миллионам людей пособие по массовой вечной безработице - базовый безусловный доход.

Мы уже затрагивали данную тему и критиковали идею базового безусловного дохода в отдельном посвященном этому материале. Но совсем недавно нам попалась книга западного экономиста и левого публициста Аарона Бенанава, выпущенная уже в самый разгар пандемии, которая во многом перекликается с нашими собственными соображениями на этот счет. Она также содержит некоторые новые для нас интересные, а главное, подкрепленные фактами и статистической информацией мысли и выводы.

«Автоматизация и будущее работы» написана человеком, который в молодости начинал как программист, но затем переквалифицировался в экономисты. Ее основная мысль заключается в том, что причина массовой безработицы, растущего неравенства и нестабильности на рынке труда в современном мире - вовсе не в автоматизации и роботизации, как принято утверждать, а в достижении глобальной капиталистической экономикой пределов своего развития, определяемых исчерпанной емкостью мирового рынка продукции и вовлечением подавляющего большинства населения планеты в мировой рынок труда. Эта идея также несколько перекликается с мыслями, изложенными нами в работе о пределах мировой экономической системы. Поэтому мы решили составить краткий обзор тез исов, изложенных в данной книге, разбив их по главам и приложив саму книгу в оригинале, чтобы читателям не пришлось её искать.

Дискурс автоматизации

Начинает автор с того, что рассматривает сам «дискурс автоматизации», т.е. идеи о том, что машинный труд способен в значительной степени окончательно вытеснить человеческий, что в условиях капиталистической экономики неизбежно породит чудовищную безработицу и еще больше усугубит неравенство. Он показывает, что, во-первых, само понятие автоматизации в значительной степени размыто - понятно, что некоторые виды рабочих мест действительно были уничтожены навсегда, например, мы вряд ли когда-нибудь еще увидим операторов-телефонистов - но вместе с тем, грань между заменой человека машиной и повышением производительности труда этого человека тоньше, чем кажется. Если четырех кассиров в супермаркете заменили четырьмя автоматическими кассами самообслуживания, за которыми присматривает один сотрудник, то это компьютер заменил четырех человек, или позволил одному кассиру выполнять работу четырех?

Книга Д. Гребера «Bullshit Jobs: A Theory»

Автор показывает, что дискурс автоматизации - далеко не новая идея, он появился еще в XIX веке с развитием промышленного оборудования, в трудах Чарльза Бэббиджа, Джона Адольфуса Этцлера и Эндрю Юра. К этим идеям возвращались и в 1930-е, и в 1950-е, и в 1980-е. Тогда прогнозы насчет полного или значительного вытеснения людей с рынка труда не оправдались. Но значит ли это, что они не оправдаются и в дальнейшем?

Теоретики автоматизации полагают, что дальнейшее развитие искусственного интеллекта, машинного обучения и робототехники приведет к тому, что огромное количество людей будет выброшено с рынка труда и уже никогда не сможет на него вернуться. Большинство людей станут не просто безработными (unemployed), а неспособными выполнять ту работу, которая еще осталась (unemployable). И действительно, безработица и неполная занятость в последние десятилетия стабильно растут, в то время как количество занятых в производстве сокращается, уступая место «бессмысленным работам».

Однако, пока что, несмотря на успехи в отдельных областях, внедрение новых технологий идет черепашьим шагом. Ожидаемый бурный рост производительности труда наоборот замедлился, местами наблюдается даже снижение непосредственно производительности труда (а не её рост) по сравнению с концом XX века, и никакой интернет не может это исправить. Более того, производительность труда росла самыми большими темпами в середине ХХ века, когда западное общество ближе всего подошло к полной занятости.

Глобальная деиндустриализация труда

Одновременно с этим, по всему миру действительно наблюдается феномен масштабной деиндустриализации, т.е. снижение занятости в производстве и переходе ее в сферу услуг, а также расширение безработицы и неполной занятости. Но действительно ли в этом виноваты машины, отнимающие рабочие места у людей?

Одна из основных идей автора, которую он доказывает при помощи соответствующих статистических выкладок, заключается в том, что плачевное состояние современного мира вызвано вовсе не «технологической безработицей» и победоносным шествием машин, а стабильно низким спросом на труд, вызванным вовлечением подавляющего большинства населения мира в капиталистические отношения на рынке труда, и одновременно с этим малым ростом экономики, которая исчерпала потенциал промышленного роста в рамках капитализма, и не смогла найти новые источники этого самого роста. В середине ХХ века, в «золотое время» западного капитализма, рост промышленного производства опережал рост производительности труда, который был куда больше, чем сейчас, в результате чего занятость в производстве и в обществе в целом не снижалась из-за автоматизации, а только росла.

Сейчас же капиталистическая экономика, окончательно глобализовавшись и оптимизировав затраты, переживает период хронического застоя, когда расширение производства идет крайне медленно, отдача от него слабая, а воспроизводство капитала ушло в виртуальные области финансовой спекуляции и сектор информационных технологий.

В отстуствие роста производства, любые трудосберегающие технологии естественным образом ведут к сокращению занятости и уничтожению рабочих мест в производительных отраслях. Когда каждый год можно продать только одно и то же количество товаров, то с внедрением трудосберегающих, т.е. более эффективных и производительных, технологий получается, что то же количество работников, что и в прошлом году, в этом году произведёт единиц товара больше, чем на самом деле возможно продать. Следовательно, придётся сократить штат до того количества, при котором оставшиеся будут производить те же объемы товара, что и в прошлом году. Важно, что эти самые объемы задаются чисто рыночным способом, т.е. возможностью продать этот товар хотя бы с минимальной выгодой для собственника.

Эти рабочие места заменяются малооплачиваемым трудом в сфере услуг, куда менее прибыльной и более трудозатратной. Некоторые отсталые страны деиндустриализовались насколько рано, что можно сказать, и не индустриализовались вовсе. Деиндустриализация же эта вызвана в первую очередь не технологиями, а ухудшающейся перенасыщенностью глобального рынка товарами - своего рода глобальным кризисом перепроизводства.

Одним из убедительных доказательств этого тезиса является то, что степень автоматизации производства и инвестиции в промышленную робототехнику не имеет прямой связи с темпами снижения доли рабочей силы, занятой в промышленности. В странах с наиболее роботизированным производством - Германия, Япония, Южная Корея - доля промышленности в общей занятости упала меньше, чем в странах типа США и Великобритании.

Более того, сокращение занятости в промышленности - та самая деиндустриализация - связана не с повышением производительности труда людей, вызванным внедрением новых технологий, а со снижением темпов роста валового производства, связанным с перенасыщением глобального рынка. В развитых странах свою лепту в этот процесс, разумеется, вызвал еще и перенос производств зарубеж, в страны «Третьего мира», где дешевле рабочая сила, но их общее валовое производство в денежном выражении (а в другом сложно измерить) от этого не уменьшилось: они просто специализировались на более высокотехнологических областях.

В тени стагнации

В следующей главе автор обосновывает свою мысль о том, что стагнация глобальной экономики вызвана исчерпанием возможностей роста промышленного производства при капитализме, демонстрируя это на примере Франции, США, Германии и Японии, а также Китая. Промышленное производство представляется автору уникальным двигателем экономического роста, без которого капиталистическая экономика обречена на уход капитала в финансовую спекуляцию и перманентно низкие показатели роста.

Сфера услуг, на которую так молятся пророки «постиндустриального общества», на деле оказывается малопроизводительной по сравнению с промышленным производством. По мере сокращения занятости в промышленности, которое вызвано перенасыщением рынка товарами и совершенствованием технологий, работники переходят на низкопроизводительные и малооплачиваемые места в сфере услуг. По мере же деиндустриализации, капитал все больше сосредотачивается в сфере финансовой спекуляции, и его собственники в погоне за прибылью склонны вкладываться в легко реализуемые активы, избегая долговременных инвестиций в основные фонды.

Отсутствие какой-либо альтернативы реальному производству как двигателю экономического роста также отлично просматривается в судьбе тех стран Азии, которые смогли сравняться с «развитыми» странами Запада по уровню жизни и месту в экономической системе: все они так или иначе достигли этого при помощи индустриализации. Однако, перенасыщенность глобального рынка продуцией промышленности означает, что равняться на их опыт довольно бессмысленно, и давно лелеемая апологетами системы идея о том, что все страны рано или поздно смогут достичь уровня «развитых», нужно только «развиваться», оказывается несостоятельной.

Данная ситуация не является чем-то принципиально новым, поскольку весьма напоминает экономическую ситуацию в охваченном капитализмом мире в конце XIX - начале XX века. Разница заключается в том, что в наше время практически весь мир вовлечен в капиталистические отношения, а доля людей, живущих натуральным хозяйством, а не продажей собственного труда, сократилась до исторического минимума. Глобальный рынок расширился до своих естественных пределов, продиктованных размерами земного шара, и маловероятно, что ситуация взрывного экономического роста середины ХХ века повторится.

Низкий спрос на труд

Далее автор рассматривает проблему низкого спроса на труд на мировом рынке и то, как она проявляется. Вместо того, чтобы создавать массовую безработицу, как того опасаются теоретики автоматизации, застойно-кризисное состояние мировой экономики приводит к небывалому росту неформальной и неполной занятости, измерять которые значительно сложнее. Вместо «будущего без работы» наступает будущее без хорошей работы. Борьба с безработицей в исполнении западных государств обычно имеет вид ослабления ограничений на рынке труда и урезания пособий, что подталкивает людей искать любую работу за любую зарплату.

По мере того, как все большее число работников живет «из руки в рот» безо всяких запасов и согласно на все меньшую зарплату и все худшие условия труда, наш мир начинает приближаться к тому, который анализировал в своем «Капитале» Карл Маркс.

Идея абсолютного обнищания наемных работников снова стала актуальной

Однако, в отличие от времен Маркса, в современных западных странах этот феномен вынужден существовать в условиях послевоенного трудового законодательства, несмотря на всю его деградацию за последние десятилетия. В отличие от США, где относительно слабое трудовое законодательство и упадок профсоюзной активности означают, что состояние нестабильности и боязни за свое рабочее место знакомо практически любому работнику, в Европе и богатых странах Азии углубляется разделение между формально трудоустроенными работниками, чья доля стагнирует или снижается, и неформально и частично трудоустроенными работниками, которые не защищены трудовым законодательством, и количество которых постоянно растет.

Не имея возможности сразу лишить трудящихся этих стран завоеванной ими в прошлом защиты, правительства, повинуясь давлению со стороны работодателей, выдавливают новичков на рынке труда и тех, кто потерял свою прежнюю работу, в «нестандартное трудоустройство», которое ранее считалось вторичным источником дохода для студентов и домохозяек, а ныне является источником средств к существованию для растущей части населения.

В странах же «Третьего мира» можно наблюдать смесь из американского и европейского вариантов, но доведенных до логического конца. Во многих странах Азии, Африки и Латинской Америки лишь небольшая часть работников государственных предприятий и крупной промышленности имеет хоть какую-то защиту со стороны государства, остальные же вынуждены работать за гроши в неформальной экономике или на временных подрядах.

Таким образом, хронически низкий спрос на рабочую силу в мировом масштабе проявляется не в виде массовой безработицы - уровень которой составлял лишь 4,9% в 2019 году - а в распространении частичной и неформальной занятости

По данным МОТ, в 2015 году лишь 26% всех работников в мире были постоянно трудоустроены, а оставшиеся 74% работали по временным контрактам или вообще неформально, на работодателя без договора или же «на себя» в качестве «независимого подрядчика». Таким образом, термин «нестандартное трудоустройство» оказывается неверным - именно такое трудоустройство является стандартом для мирового рынка труда, а постоянные, защищенные законодательством рабочие места - исключением.

Предлагаемые нам решения

В данной главе автор рассматривает популярные среди западных политиков решения изложенной им ранее проблемы, и показывает, почему именно по его мнению они не сработают.

Новое кейнсианство

Теоретики автоматизации предупреждают, что кейнсианское стимулирование занятости государственными инвестициями и проектами не поможет, так как причиной потери рабочих мест являются новые технологии, а не замедление роста экономики. Поскольку в предыдущей главе автор показал, что это не так, и причиной таки является замедление роста, почему бы не рассмотреть кейнсианские рецепты оживления капитализма?

Проблема в том, что кейнсианство особо никуда и не уходило: правительства развитых стран набирают куда большие долги и вкладывают куда больше средств в экономику, чем во времена Кейнса и Рузвельта, однако, это не приносит желаемого эффекта и никак не способствует полной занятости. Казалось бы, низкие процентные ставки должны были бы стимулировать инвестиции в фиксированный капитал, но вместо расширения производства компании предпочитают выкупать собственные акции, скупать конкурентов, платить гигантские бонусы управляющим и так далее. Скорее всего, такая же судьба постигнет и все правительственные меры по борьбе с кризисом, вызванным коронавирусной пандемией.

Чтобы придти к успеху, кейнсианству пришлось бы не просто повышать уровень государственных инвестиций, но и принять меры к уменьшению предложения на рынке труда, например, при помощи резкого сокращения рабочего дня и общественного управления государственными инвестициями.

Это же совершенно нереально в рамках существующей системы. Программы полной занятости, вроде предложенной Бевериджем в Англии в 1944 году, потерпели полное поражение от рук лоббистов собственников капитала еще в середине ХХ века, когда левые и профсоюзные движения были куда сильнее, чем сейчас. Владельцы крупных активов совершенно верно осознали, что сокращение рабочего дня и общественное управление инвестициями угрожают их власти над производством и экономикой в целом. Полная занятость, достигнутая государственными или общественными инвестициями, лишила бы их возможности держать экономику в заложниках, угрожая бегством капитала, своеобразной «забастовкой капиталистов», являющейся тяжелой артиллерией классового конфликта. Глупо полагать, что капиталисты когда-нибудь согласятся на свое собственное запланированное устаревание.

Еще в 1938 году Оскар Ланге заметил, что «сохранить частную собственность и частное предпринимательство и заставить их делать что-то, что не направлено на достижение максимальной прибыли, потребовало бы огромного объема регулирования». Перед лицом постоянного саботажа и неподчинения со стороны капитала, радикальным кейнсианцам пришлось бы угрожать компаниям полной национализацией. Чтобы это не выглядело пустой угрозой, у них должен был бы уже иметься хороший план по упразднению частного предпринимательства и переходу к общественному производству, а чтобы иметь хотя бы шанс его воплотить - у них должна иметься поддержка сильных социальных движений. Только движение, представляющее собой экзистенциальную угрозу для собственников капитала, вроде угрозы коммунизма, способно заставить их прислушаться. Но если эти социальные движения будут достаточно сильны, чтобы подчинить своей воле капиталистов, то почему бы им не пойти дальше? Зачем им дальше терпеть власть капиталистов над своей жизнью, пускай даже максимально ограниченную государством? В отсутствие же возможности принудить капиталистов делать то, что нужно обществу, любые законодательные попытки облегчить положение трудящихся девальвируются при помощи бегства капитала и глобализации сразу же после своего появления.

Халявные деньги

Любимой идеей теоретиков автоматизации является идея базового безусловного дохода (ББД). Решить проблему растущей безработицы и низкого спроса на глобализовавшемся рынке труда предлагается раздачей халявных денег всем нуждающимся.

ББД предлагается как решение, которое трансформирует технологический кошмар массовой безработицы в мечту о мире без необходимости работать. Из-за этого он выступает инструментом, приемлемым как для правых, так и для левых, так как его введение представляется неизбежным из-за якобы неизбежной же массовой технологической безработицы. Между технологическим детерминизмом теоретиков автоматизации и технократическими решениями общественных проблем есть идейное сходство: оба течения стараются избегать сложных политических и социальных вопросов, относясь к ним как к неизбежным фактам жизни.

Подобная технократическая нейтральность есть чистой воды фикция. В зависимости от того, как его воплощать, ББД может привести к очень разным результатам, большинство из которых весьма далеко от той утопии, которую рисуют нам его сторонники. ББД сам по себе - тоже не такая новая идея, как кажется. Нечто подобное предлагал еще Томас Пейн в 1797 году, когда утверждал, что поскольку земля когда-то была всеобщим достоянием человечества, справедливо было бы выплачивать каждому человеку его долю отчужденной стоимости земли. Для Пейна ББД не был средством достижения всеобщего благополучия, а скорее моральным оправданием частной собственности. Похожих идей, как ни странно, придерживались такие из теоретиков неограниченного капитализма и апологетов рыночной экономики, как Милтон Фридман и Фридрих Хайек. Вместо того, чтобы пытаться компенсировать провалы рынка государственным вмешательством, по мнению Фридмана, государство должно было стараться вовлечь как можно больше людей и сфер жизни в рынок, для чего им потребовались бы деньги. Современные последователи Фридмана и Хайека призывают отказаться от социальных программ государства и заменить их простой раздачей денег населению. Подобное воплощение ББД «справа» привело бы к созданию еще более неравного общества, где низшие слои поддерживают на уровне физического выживания денежными подачками, оставляя элите возможность безгранично обогащаться. Неслучайно именно эти модели ББД больше всего популярны среди магнатов Кремниевой долины.

Что же до моделей ББД «слева», то они всегда оказываются гораздо более дорогостоящими, чем «справа», так как подразумевают, что ББД в них будет достаточен не просто для физического выживания, а для полноценной жизни в обществе. Его сторонники разнятся от левоцентристов, которые мечтают о моральном возрождении общества и достойной жизни для всех, и до радикальных леваков, которые считают, что ББД в конечном итоге приведет к миру безграничных возможностей вообще без работы. Но проблема в том, что чтобы стать из технократической заплатки, коей он и является, средством социального освобождения, ББД должен будет каким-то образом дать людям возможность бороться за серьезные и окончательные изменения в обществе. Насчет этого есть обоснованные сомнения.

Сторонники ББД утверждают, что наличие безусловного дохода усилит позиции работников в переговорах с работодателями. Но это утверждение путает причину и следствие. Чтобы установить ББД на таком уровне, который позволяет человеку вести достойную жизнь, не продавая свой труд капиталистам, у работников уже должна быть власть принудить к этому тех, в чьих руках находится право распоряжаться средствами в обществе. Сторонники же ББД упорно обходят вопрос о том, что делать с властью капитала над экономикой. Введение этой меры, разрывая связь между трудом и доходом, никак не разрывает связь между капиталом и доходом, оставляя нас в мире, где существенная часть доходов обусловлена процентами, рентой и прибылью. ББД таким образом дал бы людям возможность, не лишая власти капитал, удовлетворять свои «животные потребности» в условиях, которые диктуют им владельцы этого самого капитала. Прибыль, таким образом, останется главной движущей силой экономики.

Левые силы, которые хотели бы добиться серьезных перемен в обществе введением ББД, должны были бы выдвинуть свою версию планового обобществления производственных мощностей, подобную плану Мейднера в Швеции 1970-х. Проблема в том, что именно угроза бегства капитала и власть капиталистов над экономикой привели к отказу от плана Мейднера. Перед лицом столь серьезного противостояния, реформисты обычно сдают назад. Именно поэтому легко представить, что ББД будет установлен на довольно низком уровне, поддерживая еще более неравное и застойное общество, по-прежнему основанное на частной собственности. Только отобрав контроль над экономикой и производством у собственников капитала можно решить эту проблему, а сделав это - сама потребность в ББД уже исчезает, так как в этих условиях реально добиться полной занятости.

Свобода и необходимость

Как это часто бывает у западных «левых», самая слабая часть данной книги - когда автор пытается рассуждать на тему «что же делать дальше». Центральное планирование экономики, по его мнению, проявило себя «экономически иррациональным и экологически разрушительным» , кейнсианские модели «социалистического рынка» не работают, но взамен автор предлагает лишь смутные фантазии насчет «свободной ассоциации людей», «кооперативного производства» и так далее.

Многие черты желаемого общества будущего, которое он рисует, вполне согласуются с нашей собственной Программой, за одним важным исключением - он избегает вопроса о том, как перейти к таковому обществу политически. Технологически же его решение, по сути, идентично нашему, и заключается в замене рынка информационной системой, управляющей производством на основании потребностей всех участников и имеющихся ресурсов.

В послесловии автор пишет, что подобное видение будущего может быть реализовано только мощным социальным движением, без которого любые теоретики общества будущего будут оставаться лишь мечтателями:

Движение без идеи слепо, но идеологи без движения куда более беспомощны: без массовой борьбы за построение лучшего мира они так и останутся техноутопическими мистиками.

И в этом он, безусловно, прав. Если ничего не делать, то ничего и не будет.

Аарон Бенанав «Автоматизация и будущее работы»